Колдуй, баба, колдуй, дед. Невыдуманные истории о жизни и смерти - Наташа Хабибуллина

Дед, убежденный атеист и коммунист считал монашку тетю Дусю «немного тово» – мол, не станет нормальный человек добровольно запирать себя в монастыре. Поэтому когда старушка заболела и слегла, ухаживать за ней пришлось моей бабушке.

Умирать тетя Дуся приехала в Глазов, в свою крохотную комнатушку в коммуналке на улице Парковой.

Каждое утро бабушка брала меня за руку, и мы шли к тете Дусе домой.

Обстановка в ее комнате была под стать хозяйке – монашеская. Один угол целиком занимал комод со скрипучей дверцей без зеркала, запиравшийся на ключ. У окна стоял кухонный стол и стул с прямой высокой спинкой, обитой коричневым дерматином. В самом дальнем углу сиротливо приткнулась узкая панцирная койка, на которой умирала тетя Дуся. Из-под койки выглядывал край потертого фанерного чемодана с металлическими застежками.

У нас дома тоже был чемодан, только кожаный, на молнии. Его давным-давно принесла нам бабушка, сказала: берегите, там мое «смертное».

– Ты что, скоро умрешь? – испугалась я.

– Все умрут, – просто ответила бабушка.

«Ну нет, уж я-то точно никогда не умру!» – запальчиво подумала я про себя, но вслух ничего не сказала.

Чемодан пылился в нашем доме много лет. Я ходила вокруг него кругами, сгорая от любопытства: что значит «смертное»? Может, там притаилась старуха в капюшоне и с косой? Откроешь чемодан, а она ка-ак выпрыгнет оттуда, ка-ак схватит за руку. Или там яйцо с иглой внутри, где спрятана Кощеева смерть? Но ведь бабушка не Кощей. Она обычный человек, а значит, и вещи у нее должны быть самые обычные. Что люди берут с собой на тот свет? Может быть, в чемодане лежит белый саван как в кино про панночку?

Однажды я не утерпела, расщелкнула застежки и заглянула внутрь. В чемодане сложенные аккуратной стопкой лежали носовые платки, ночная рубаха, байковые рейтузы, ситцевый платок, какие старухи обычно повязывают на голову, вафельные полотенца, синие домашние тапочки… Ничего интересного.

Дышите – не дышите

О том, что люди смертны, я впервые задумалась лет в пять. Стоял тихий зимний вечер, мы с мамой откуда-то возвращались домой на автобусе. Я растирала варежкой заиндевевшее окно, как вдруг меня прошиб холодный пот: а что будет, если мама умрет? – подумалось мне ни с того ни с сего. От этой мысли у меня тоскливо засосало под ложечкой, на несколько секунд я даже перестала дышать и закашлялась.

Ночью, лежа в кровати и глядя в потолок, по которому расползались зловещие тени, я пыталась представить свою жизнь без родителей. Кто будет водить меня в детский сад, заваривать по утрам чай в заварочном чайнике, платить за квартиру и высчитывать киловатты электричества, аккуратно вписывая их в абонентскую книжечку? Несмотря на нежный возраст, вопросы ведения домашнего хозяйства чрезвычайно меня тревожили. Где брать деньги? Какие продукты покупать в магазине? Как чинить потекший кран, варить суп и солить огурцы на зиму? Раньше со всеми этими делами отлично справлялись папа с мамой. Но что будет, когда их не станет?

Выскользнув из-под одеяла, я на цыпочках прокралась в соседнюю комнату, где спали родители. Что, если самое страшное уже произошло и они умерли во сне. Может быть, задохнулись или у них остановилось сердце?

Я напряженно вслушивалась в темноту, пытаясь уловить их дыхание. По полу от балконной двери сильно дуло, и ноги мои моментально заледенели, но я не могла уйти, не убедившись, что родители живы. Поскуливая и по-собачьи подгибая под себя то одну то другую ногу, я стояла так очень долго, но подойти ближе к кровати не смела, боялась.

Много лет спустя, теплым майским днем я точно так же буду стоять в этой спальне и прислушиваться. Я увижу, что мамина грудь будет слабо, но вздыматься под одеялом – и уйду, поверив, что все будет хорошо. Но, увы, хорошо уже не будет. Спустя 48 часов после моего ухода это слабое дыхание жизни прервется. Прервется навсегда.

Пока же ничего этого я еще не знаю и усиленно напрягаю слух. Кажется, дышат… Я с облегчением возвращаюсь в свою комнату и ныряю под теплое одеяло.

Но именно с той минуты страх потерять родителей поселился в моей душе навечно.

Есть ли жизнь на Марсе?

Однажды за обедом дед обронил, что много лет назад американские ученые запустили в космос беспилотную ракету «Пионер». С ее помощью они хотели выяснить, есть ли жизнь на других планетах.

Запоздалое известие о запуске ракеты страшно меня взволновало. Я тут же начала приставать к деду с расспросами: а когда «Пионер» вернется на Землю? А если правда инопланетяне существуют, то какие они? Зеленые, с рожками?

Дед отмахивался:

– Какая разница? Мы все равно об этом никогда не узнаем.

– Это еще почему?

– Ракета будет летать в космосе лет сто, а может, и двести.

Сто лет – целый век! Много это или мало? Я принялась загибать пальцы на руках. Ну, положим, до ста лет ради такого случая я как-нибудь дотяну, но вот дожить до двухсот – это вряд ли. А что если…

Придумала! Много раз бабушка рассказывала мне, что умершие люди никуда не исчезают. После смерти они просто переезжают из своих домов и квартир на кладбище. Там, на кладбищах, у них целые подземные города. В обычные дни покойники тихо – мирно лежат себе в своих гробах или навещают друг дружку. А на всякие там поминки – Радоницу, Троицу, Ильин день и Покров ждут к себе в гости живых родственников. До обеда те должны принести им в корзинках пирогов, ватрушек и конфет. А если усопший при жизни любил покурить или выпить, то надо захватить с собой папирос и вина, и опрокинуть рюмочку на могилку. Таковы в наших краях обычаи.

– На кладбище нужно ходить непременно, – наставляла бабушка. – Умерший не должен чувствовать себя одиноким и обиженным – мол, ко всем ходят, а ко мне нет. Не то он рассердится и сам к тебе придет.

Так вот, решила я, записку с исходом дела о зеленых человечках мне тоже принесут на кладбище! Пусть хоть в подземном царстве, но я все же узнаю, есть ли жизнь на Марсе.

Витаю в облаках

Я ни на минуту не могла представить себя мертвой «до конца». Как это – вот я была, и вдруг меня нет? А куда же я денусь? Должна же я где-то быть, пусть не на земле, так под землей. А еще лучше на небе. Так даже интересней! Летай себе в небесах, прыгай с облака на облако, кувыркайся. Хотя старикам, наверное, не больно-то хочется кувыркаться, кости болят и в пояснице ломит.

Ну а вдруг ТАМ можно самому выбирать себе возраст, какой хочешь? Я бы выбрала такой, как сейчас. Не хочу быть старой, как тетя Дуся!

Каждый раз, когда мы с бабушкой ее навещали, я украдкой разглядывала лицо старухи: ввалившиеся глаза, желтая пергаментная кожа – вся в морщинах, из-под черного платка торчит крючковатый нос. Настоящая Баба Яга!

И зачем только мы к ней ходим?

Я – басурманка

В комнате у тети Дуси всегда сумрачно. Пахнет кислыми щами, нестиранным тряпьем и старостью.

Войдя, бабушка первым делом раздвигала шторы и распахивала настежь форточку. В комнату врывался морозный осенний воздух – запах мокрого снега и прелой листвы.

Тетя Дуся чуть заметно шевелилась на кровати и скрипучим голосом просила:

– Закрой, Люда. Холодно…

Бабушка не обращала на эти просьбы никакого внимания. Засучив рукава, она шла в общую ванную и набирала полное ведро воды. Снимала с батареи засохшую тряпку и мыла пол. Затем меняла простыни, варила на плитке куриный бульон, а после, приподняв тетю Дусю и обложив ее подушками, кормила с ложечки. Старуха морщилась, плотно сжимала синие бескровные губы. В какой-то момент она замечала меня, и глаза ее вспыхивали лютой ненавистью:

– Опять она здесь!

Улучив момент, бабушка всовывала в рот старухе ложку, но та выплевывала бульон, с силой отталкивала тарелку и обрушивала на бабушку весь свой гнев:

– Басурманку! Привела! Ко мне! – хрипела тетя Дуся, тряся костлявым кулачком. – Веры! Не нашей! Нехристь! Убирайтесь вон отсюда! Обе!

Старуха сердито отворачивалась к стенке, а бабушка от греха подальше усылала меня на кухню за стаканом воды.

Вернувшись, я забиралась с ногами на подоконник, и, прижавшись лбом к прохладному стеклу, глотала колючие слезы – за что она меня так? Что я ей плохого сделала? Ну подумаешь – волосы черные и фамилия нерусская, папина. Что в этом такого?

Глупый Вовка

Бабушка легонько трогала меня за плечо:

– Брось, она старая и больная, сама не знает что болтает.

– Ага, не тебя ведь обзывают! – огрызалась я и, соскочив с подоконника, выбегала в общий коридор.

В коридоре меня уже поджидал соседский мальчишка Вовка. Катая по полу игрушечный грузовик, и старательно тарахтя за него, Вовка бубнил:

– Мамка сказала, что если вы с бабкой еще раз сюда припретесь, она скажет папке, чтоб он вас с лестницы спустил.